In the world of elite gymnastics, few names carry the weight and quiet strength of Ludmila Tourischeva. A legend of the sport and a symbol of grace under pressure, Tourischeva competed not for fame, but from a deep sense of duty and conscience — to herself, her team, and her craft. In “Not for Fear, but for Conscience,” she reflects not just on a single competition, but on the inner battles that defined her career: fear, pain, perseverance, and the will to rise again. Her story is not only about medals and records, but about what it means to endure, to evolve, and to triumph with dignity.
Her medals came at a cost. As we’ll see, Tourischeva pushed herself into unhealthy weight-loss tactics, even starvation at times. This interview appeared before Elena Mukhina later spoke openly about doing additional conditioning to shed weight and the widespread use of diuretics on the Soviet team. For readers sensitive to these issues, please read with care.
Note: This article will reference a famous moment in the history of gymnastics, which you can watch here.
Lessons of Life
A story about sport, written by famous champions
A few days ago, we saw her again on television. It was the gymnastics tournament of the Goodwill Games. Ludmila Ivanovna Tourischeva — deputy chief judge. As always, a concentrated face. Short, dry remarks. Deliberate restraint. In fact, that was true even in the days of her great fame.
She was awarded every possible sporting title and “fought her battles” in the national team for nearly ten years — a length of service that proved impossible for other celebrated gymnasts of her era. What was the secret behind the victories of the “formidable girl from Grozny”? Was it incredibly hard work? Respect for her coach, Vladislav Rastorotsky? Respect for herself? Or the dominance of reason?
I confess, I never fully grasped the advantage of that predominance, though it seems obvious enough. And is it even possible that such exceptional mastery depended only on reason, on a rational, somewhat dry temperament? Or in the end does talent overwhelm everything else? And then people say, “Luck fell on her.” Luck is something like a brick that can fall off a roof. But luck in sport — where does that come from?
A truly great athlete is always a sign of their time. It’s impossible, for instance, to imagine the postwar years without the famous soccer team of CSKA; it has not been forgotten, it did not fade under the weight of later, fresher achievements, but stamped itself forever into its own era — as part of Victory, as part of peace after war.
[Note: The capitalized word Pobeda (“Victory”) doesn’t just mean success; it refers to the mythic national Victory of 1945 — the moral, emotional centerpiece of postwar Soviet identity.]
And the early and mid-1970s — for many people, that meant the brilliance and persistence of Ludmila Tourischeva. Newspapers and television then devoted endless space to her victories, and even managed to captivate those who otherwise found gymnastics uninteresting. Because it was a manifestation of personality. And in the end, it proved to matter very much what kind of image a personality of that scale created of herself.
It was in those years that especially many little girls were taken “into gymnastics” (though there had been no shortage before). And now one girl, then another, strives to make it to the podium. For today’s “newcomers,” it is very useful to have such an orientation point: will they succeed? Tourischeva did, and that is why her experience, her fearlessness, her “secrets” are of value to readers.
— T. Lyubetskaya
Chapter Twenty-Seven
Ludmila TOURISCHEVA:
“Not for Fear, but for Conscience”
When you are still performing on the competition floor, the events of your sporting life pass without your truly appreciating them. You simply live them. You breathe — and that is all. Only years later, after leaving the arena, comes the need to rethink the facts and, in the end, to relive them. There is no escaping those thoughts…
I want to tell about one occasion, or rather, about one particular performance — at the World Cup in 1975, in London. I say “World Cup,” and immediately the bars rise before me. Not the beam, not the vaulting horse, but precisely the bars. I approach them with a rare, special nervousness for me, and at the same time with absolute determination, for, in that period, bars were my most capricious apparatus. Before beginning, I take a deep breath, and suddenly a strange thought occurs: “Either me, or them! This time, I will not let them throw me off! If one of us is going to fall now, it will not be me.” A strange thought, of course. Unless you know the backstory.
That year, after the World Championships in Varna, where I managed to become world champion for the second time in a row, I was perfectly happy; past troubles and anxieties seemed to have vanished. But new ordeals were waiting for me, and they began at the very end of 1974, when I was preparing for the traditional international tournament sponsored by the Japanese newspaper Chunichi Shimbun.
At the very last practice at home, during a floor routine, I suddenly felt a sharp pain in my lower back. I did not give it much importance and said nothing to my coach, Vladislav Stepanovich Rastorotsky. I thought: I must have landed badly, the pain is temporary, it will pass.
But two days later, when we arrived in Tokyo and I tried to do some element in training, the pain stabbed into my back. Forcing myself, I tried to go on, but there were some exercises I simply could not perform. Then I had to tell Vladislav Stepanovich everything. We decided not to inform the organizers of my injury (still hoping it would go away). We also decided to simplify my program as much as possible, so I would do only what I could manage, what did not cause pain. But the next attempt to train showed that the pain would not leave me, in any exercise.
They took an X-ray, and it turned out that I had a fracture in one of my vertebrae. The doctor’s verdict was categorical: competing was out of the question. And in general, for three months — no sudden movements, no jumps.
Three months without gymnastics — an eternity! For about six weeks, I did not go to the gym at all. Then I began slowly to do warm-ups, soft, smooth movements (since sharp ones were forbidden). After a while, a new X-ray showed that the crack in the vertebra had healed. And the doctor finally allowed me to resume full gymnastics training.
He allowed it. But how was I to do it? In that time, I had gained — even now it frightens me to say it — nine kilos!
When I came back to the gym, I found I was worse than a beginner. First of all, out of nowhere, a fear had appeared — I had never had it before — an unreasoning fear that if I made a sharp movement, the pain would return. With such fear, there is nothing to do in a gymnastics hall. One has to get rid of it. But how? I did not yet know.
Second, those nine extra kilos were dragging me off every apparatus. Most of all — off the bars. The bars favor small, light gymnasts; they are the apparatus where you carry your own body weight in your arms. That was when my hard battle with the bars began. I could not do the simplest elements. For example, a glide kip from the lower bar with a catch on the upper bar. That catch I simply could not manage — the cursed weight always pulled me down.
So first of all, I had to get rid of fear, endlessly repeating to myself: “I’m not afraid, not in the least, no, no…” And of course, I had to shed those nine kilos, and no later than by the European Championships, which were only two months away.
To my father’s great distress, my mother now kept our refrigerator completely empty — so that I would not be tempted by any “extra” food.
Food began to appear in my dreams. I was invited somewhere as a guest, I would arrive and see a table laden with every possible delicacy… Or I was out walking in a forest, and a clear stream was flowing swiftly. I scooped up the silvery cold water in my hands and greedily — so delicious! — gulped it down, gulped it…
Diet alone was not enough. Training was needed, and I worked to exhaustion. I would put on two woolen tracksuits, and a third nylon suit on top, and run around the stadium — 10, 15 laps, then squats, jumps — all before the main practice, just to sweat off a little more. In two months, I got rid of the extra weight. And I think, the fear too — I simply would not let myself dwell on it. But I did not yet feel stability or lightness; I would have liked one more month… I kept shedding weight, but had not had enough time to train in my “light” form.
Then came the European Championships in Skien… For the first time, I was to face Nadia Comăneci. Much was being said and written about her as a rising star. And we later saw that it was true.
Of course, most of all, I worried before the bars. And here they were. I performed a cast to handstand on the high bar, then came a circle with a 540-degree turn… And here, as I went into the swing, my left leg slipped from the bar — the bars really had thrown me! — something inside me gave way, but I told myself: “Don’t stop!” On the fly, I simplified the element and carried the routine through to the end. But the judges noticed the error — the result was a 9.3. It was very bitter; I understood that now I would hardly be able to contend for first place.
Comăneci, on the other hand, was in brilliant form, very strong, and she won the championship. I was fourth.
That, I think, was when people began whispering about my retirement: “Time for a rest,” “The old lady has overstayed her welcome.” For the first time, I collected such “compliments.” I was terribly distressed by my failure, cried quietly to myself, and thought: perhaps I should not have competed? For example, Olga Korbut had, for some reason, skipped this meet; perhaps she too was not in top form… So what now? Perform badly — and quit? No, that was not for me. All the more since my retirement was scheduled for 1976, after the Montreal Olympics, and this was still 1975. And before the Games, I had another chance to test myself — in October 1975, in London, for the first-ever World Cup in gymnastics. That was my chance.
At the Spartakiad of the Peoples of the USSR, just before the Cup, I failed again — again on bars. So by then, I could not think of them except as: “Either me, or them.”
I had always, I’ll say plainly, been stubborn in training, but before the World Cup, I surpassed anything I had done before. I spared myself not at all. I prepared not for fear, but for conscience. Fortunately, after the Spartakiad illness and injury finally let me go, and right before departure for London, I suddenly felt confident, and decided: I am ready…
And here again I approached the bars. Before beginning, I drew a deep, long breath, and then that strange thought came: “This time I will not let myself be thrown off. If one of us is going to fall, it will not be me.” But stranger still was what happened next. I had already done more than half the routine when I heard an unfamiliar soft creak and felt: something was wrong with the bars. They were not “giving,” not springing back as usual, but literally moving along with me! Something had happened to them!
The thought flashed: I must get down quickly. But I still had an entire dismount to perform — and I had to, because I felt the bars were no longer pushing me at all. I should note that a “dismount” means not just jumping off the bars, but a whole sequence of required movements. In particular, I still had to do a handstand on the high bar with a half turn, a big swing down, a clear hip on the low bar, and then the hecht with a full twist.
And when I did the clear hip on the low bar, I realized the bars were not throwing me up as they should for me to complete the twisting hecht. Somehow I managed to push off and bent my legs — an error in gymnastics. Now I might lose a tenth or two. Feverishly, I thought: then at least in the landing not to lose another hundredth! Dismount, and stand, stand stuck to the spot…
And when I finally dismounted from the bars and froze without a muscle moving, behind me… the bars collapsed. They, not me! In fact, I only learned later that they had fallen. At the moment of landing, I neither felt nor heard it; I was completely tense and concentrated, and the only thing that mattered was to stand absolutely still. I did not even hear the crash, because the entire hall crashed together with the bars. One great gasp: “Ah!”
Of course, everyone rushed about in alarm. And I thought about my score. I felt I had done the exercise as well as I could, and I would not be able to do it better. Only the dismount was spoiled. But since the mistake arose from a technical breakdown, I might be allowed a second attempt. Vladislav Stepanovich wanted me to repeat it. He was sure I shouldn’t have to settle for a lowered score, and that I could perform the dismount perfectly. I had no doubt of that either, but at the same time I had given so much that I was afraid — I could not gather myself so completely a second time. And then the judges showed the score: 9.8. They liked that, despite the “collapse,” I had completed the routine. It was high enough to keep me in the fight for first place. So there was no need to repeat…
Strangely enough, I did not then think about what had happened or what could have happened to me. My mind was occupied only with the score and with how I would manage on the next apparatus — the beam. So, learning that I would not have to repeat on bars, I collected myself and threw all my energy into beam. Only when the competition was over, when I had become the all-around winner of the World Cup, and later saw the broadcast on television (that moment when the bars collapsed was shown many times) — only then did I finally think about what might have happened. The bars might have fallen when I was in a handstand on the high bar; they might have crashed down on me…
The next day came the Cup apparatus finals, and I managed to win all four gold medals — this time, luckily, without collapses. No, I will never agree that London is “the city of fog.” To me, it seemed everything there was shining, sparkling; people were very kind and attentive, though damp and tired, while I stood and stood, “as if it had nothing to do with me”…
So many years have flown by. And at the Goodwill Games tournament, I remembered those collapsed bars, when Oksana Omelianchik received a perfect ten on floor exercise, and Yelena Shushunova on vault. I remembered because, just before that, Oksana had fallen on bars, and Yelena on beam.
The collapse of an apparatus is, of course, the rarest accident. Far more often, it is the person who falls. The only important thing is to be able to get up quickly, to forget what happened, and to fight on until the end.
Sovetsky Sport, July 25, 1986
УРОКИ ЖИЗНИ
Повесть о спорте, написанная знаменитыми чемпионами
Несколько дней назад мы вновь увидели ее на телевизионном экране. Шел гимнастический турнир Игр доброй воли. Людмила Ивановна Турищева — заместитель главного судьи. Как и прежде, — сосредоточенное лицо. Сухие реплики. Подчеркнутая сдержанность. Впрочем, так было и в период ее громкой славы.
Она была удостоена всех возможных спортивных титулов и «провоевала» в сборной почти десять лет — срок, который для других известных гимнасток с ее поры оказался непосильным. В чем же тайна побед «грозной девочки из Грозного»? В неслыханном трудолюбии? В уважении к тренеру Владиславу Растороцкому? К себе? В преобладании в ней разума?
Преимущества такого преобладания я, признаюсь, так до конца и не постигла, хотя они вроде бы налицо. А и возможно ли, чтобы столь значительное мастерство зависело лишь от разума, от рационального, чуть суховатого склада характера? Или в конечном итоге все перекрывает талант? А то еще говорят: «счастье свалилось». Это кирпич может свалиться — с крыши. А счастье, спортивное счастье — откуда?
По-настоящему большой спортсмен — это всегда примета своего времени. Невозможно, например, представить послевоенные годы без знаменитой футбольной команды ЦДКА, она не забылась, не потерялась под наследием новых, более свежих времен, а навсегда впечаталась в ту, в свою пору как часть Победы, как часть мира после войны.
А начало и середина семидесятых — это для многих блеск и упорство Людмилы Турищевой. Газеты и телевидение тогда часто и подолгу были заняты ее победами и сумели увлечь ими тех даже, кому гимнастика неинтересна. Ибо это было явление личности. И в конце концов вот так уж оказалось важно, в какой облик личность такого масштаба воплотила саму себя.
Именно в то время особенно много маленьких девочек повели «в гимнастику» (хотя и раньше их было немало). И теперь вот одна, то другая старается пробиться на помост. И очень гимнастическим «новичкам» полезно ориентироваться: удастся ли им? Турищевой это удалось, и потому ее опыт, ее бесстрашие, ее «тайны» нужны читателям.
Т. ЛЮБЕЦКАЯ.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Людмила ТУРИЩЕВА:
«НЕ ЗА СТРАХ, А ЗА СОВЕСТЬ»
Пока выступаешь на помосте, события твоей спортивной жизни проходят неоцененными тобой по-настоящему. Ты просто живешь ими. Дышишь — и все. И лишь спустя годы после ухода с арены появляется потребность переосмыслить факты и в конечном итоге пережить заново. От этих мыслей никуда не денешься…
Хочу рассказать об одном случае, а точнее, об одном своем выступлении — на Кубке мира в 1975 году, в Лондоне. Я говорю «Кубок мира», и тут же передо мной встают те брусья. Не бревно, не конь, а именно брусья. Вот я подхожу к ним с редким для себя, особым волнением и в то же время с предельной решимостью — ведь брусья в тот период были для меня особенно норовистым снарядом (ох уж это слово! знаю почему). Прежде чем приступить к упражнениям, делаю глубокий вдох, и тут у меня возникает странная мысль: «Или я, или они! И за то, что не дам себя на этот раз сбросить! Если кто из нас теперь и упадет, то это буду не я». Странная мысль, конечно. Если не знать предыстории.
В тот год, после мирового чемпионата в Варне, где мне удалось второй раз подряд стать чемпионкой мира, я была совершенно счастлива, и предыдущие беды и тревоги ушли. Но новые испытания уже подстерегали меня, и начались они в самом конце 1974 года, когда я собиралась на традиционный международный турнир на приз японской газеты «Тюнити симбун».
На последней домашней тренировке во время исполнения вольных упражнений я вдруг почувствовала резкую боль в пояснице. Я не очень придала этому значение и ничего не сказала моему тренеру Растороцкому. Думала, просто неудачно приземлилась и что боль временная, пройдет.
Но когда через день мы прилетели в Токио и там на тренировке я попыталась сделать какой-то элемент, боль вонзилась мне в спину. Через силу я все же попыталась тренироваться, но некоторые упражнения просто не смогла выполнить. Тогда пришлось рассказать все Владиславу Степановичу. Мы решили организаторам соревнований ничего о моей травме не говорить (все еще надеялись, что пройдет). Решили еще и максимально облегчить мою программу, чтобы я делала только то, что смогу, что не причиняет боли. Но следующая попытка потренироваться показала, что боль не оставляет меня уже во всех упражнениях.
Мне сделали снимок спины, и оказалось, что в позвоночнике трещина. Приговор врача был категоричным: о выступлении не может быть и речи. И вообще в течение трех месяцев — никаких резких движений и прыжков.
Три месяца без гимнастики — бесконечность! Месяца полтора я вообще не приходила в зал. Потом стала потихоньку делать разминку, мягкие, плавные движения (ведь врач запретил резкие). А спустя еще некоторое время сделали новый снимок спины, который показал, что трещина в позвонке заросла. И врач наконец-то разрешил мне приступить к полноценным гимнастическим тренировкам.
Он-то разрешил. Но как это осуществить? Дело в том, что за это время я прибавила — даже сейчас выговорить страшно — девять килограммов!
Я пришла в зал и выяснила, что стала хуже новичка. Во-первых, откуда-то появился страх — никогда у меня его раньше не было, — безотчетный страх, что, если я сделаю резкое движение, вернется боль. С таким страхом в гимнастическом зале делать нечего. Значит, от него надо избавиться. Но как? Я пока этого не знала.
Во-вторых, мой девятикилограммовый излишек стаскивал меня со всех снарядов. И чаще всего — с брусьев. Ведь именно брусья любят гимнасток маленьких, легких — это такой снаряд, где собственный вес таскаешь на руках. Вот тогда-то и началось мое нелегкое сражение с брусьями. Я теперь не могла сделать самые простые элементы. Например, подъем разогибом на нижней жерди с перехватом за верхнюю. Этот перехват у меня никак не получался — проклятый груз неизменно тянул вниз.
Итак, прежде всего надо было избавиться от страха, без конца твердить себе: «Мне не страшно, ничуть, нет и нет…». Ну и, разумеется, необходимо было «потерять» накопленные девять килограммов, причем не позднее чем к чемпионату Европы, до которого оставалось всего два месяца.
К величайшему огорчению папы, мама держала теперь наш холодильник совершенно пустым — чтобы я не соблазнилась какой-нибудь «лишней» едой.
Мне тогда снилась еда. Вот я приглашена в гости, прихожу, а там стол, полный всевозможнейших угощений… Или я где-то на прогулке в лесу, быстро течет прозрачный ручеек. Я черпаю серебристую холодную воду пригоршнями и торопливо — так вкусно! — глотаю ее, глотаю…
Диета — это было еще не все, что требовалось для возвращения в форму. Нужны были нагрузки, и я тренировалась до изнеможения. Надевала два шерстяных костюма, сверху третий типа «болонья» и бегала по стадиону круги — 10, 15 кругов, приседала, прыгала, чтобы еще до основной тренировки сбросить хоть сколько-нибудь. В результате за два месяца избавилась от лишнего веса. И от страха, кажется, тоже — я просто не позволяла себе думать о нем. Но стабильности, легкости не ощущала, мне бы еще месяц… А то я все сбрасывала да сбрасывала, а вот потренироваться в «легком» весе не успела.
Подошел чемпионат Европы в Шиене… Впервые я тогда должна была встретиться с Надей Команечи. О ней много говорили и писали, как о восходящей звезде. И мы потом убедились, что так оно и есть.
Конечно, больше всего я волновалась перед брусьями. И вот — брусья. Я исполнила отмах в стойку на верхней жерди, затем у меня шла дуга с поворотом на 540 градусов… И вот тут, когда я пошла на дугу, левая нога моя соскользнула с жерди — все-таки они сбросили меня! — внутри у меня что-то оборвалось, но я сказала себе: «Только не останавливаться!» Я на ходу упростила элемент и довела упражнение до конца. Но судьи ошибку все же заметили — в результате оценка 9,3. Было очень обидно, я поняла, что теперь вряд ли смогу претендовать на первое место.
А Команечи, наоборот, вышла в блестящей форме, оказалась очень сильна и выиграла чемпионат. Я же оказалась четвертой.
Вот тогда-то, по-моему, и начали поговаривать о моем уходе: «Пора на покой», «Засиделась старушка на помосте». Впервые я собирала такие «комплименты». Я ужасно терзалась своим срывом, тихонечко плакала и думала: может, не надо было выступать? Например, Ольга Корбут по каким-то причинам отказалась от этого турнира, может быть, она тоже была не в лучшей форме… Что же теперь? Плохо выступила — и уйти? Нет, это не для меня. Тем более, что мой уход был запланирован на 1976 год, после Олимпийских игр в Монреале, а шел пока что 1975-й. И еще до Игр у меня была возможность проверить себя — в октябре 1975 года в Лондоне впервые в истории гимнастики проводился турнир на Кубок мира. Это и был мой шанс.
На предшествовавшей Кубку Спартакиаде народов СССР меня снова постигла неудача — и снова на брусьях. Так что теперь я уж и не могла о них думать иначе, как «или я, или они».
Я всегда, скажу прямо, была упорна в тренировках, но перед Кубком мира превзошла, по-моему, все, что делала прежде. Себя совершенно не жалела. Готовилась не за страх, а за совесть. На мое счастье, после Спартакиады болезни и травмы меня, наконец-то, отпустили, и перед самым отъездом в Лондон я вдруг почувствовала уверенность и решила, что готова…
И вот опять я подхожу к брусьям. Перед тем как приступить к упражнению, делаю глубокий, долгий вдох, и тут у меня и появляется та странная мысль: «Ни за что не дам себя на этот раз сбросить. Если „кто“ из нас теперь и упадет, то это буду не я». Но еще более странным было то, что потом произошло. Я уже сделала большую половину упражнения, как слышу незнакомый тихий скрип и чувствую: с брусьями что-то неладно. Они не «отдают», не пружинят, как обычно, а буквально едут, двигаются за мной! Что-то с ними случилось!
Мелькнула мысль: нужно побыстрей соскочить. Но у меня оставался еще целый завершающий элемент упражнения — а делать его я должна, потому что почувствовала, что брусья уже совершенно меня не выталкивают. Должна заметить, что элемент «соскок» означает не только собственно соскок с брусьев, а целый набор обязательных движений. В частности, мне предстояло еще сделать стойку на верхней жерди с поворотом на 180 градусов и большим махом вниз, оборот на нижней жерди и срыв с поворотом на 360 градусов.
И вот, когда я делала оборот на нижней жерди, я и почувствовала, что брусья не выталкивают меня, как это необходимо для того, чтобы я могла сделать срыв и поворот на 360. И я успела как-то оттолкнуться и при этом согнула ноги, что недопустимо в гимнастике. Теперь 1—2 десятых доли балла мне могут снять как за ошибку. Лихорадочно соображаю — значит, надо хоть бы при приземлении не потерять ни сотой! Соскочить с брусьев и стоять, стоять, как вкопанная… И вот когда я спрыгнула, наконец, с брусьев и замерла, не шелохнув ни одним мускулом, за моей спиной… рухнули брусья. Они, а не я! То есть о том, что они рухнули, я узнала позже. А пока, при приземлении я ничего не чувствую, не слышу, я вся напряжена и сосредоточена, и все, главное теперь — стоять и не шевелиться… Я даже грохота не слышу, потому что вместе с брусьями грохнул весь зал. Вот так: «Ах!».
Конечно, все всполошились. А я думала об оценке. Я чувствовала, что сделала упражнение так, как только могла и лучше уж не сделаю. Вот только испортила «соскок». Но поскольку моя ошибка вышла из-за технической неполадки, мне могли разрешить сделать вторую попытку. Владислав Степанович хотел, чтобы я все повторила. Он был уверен, что мне незачем довольствоваться сниженной оценкой и что я могу исполнить «соскок» безупречно. Я тоже в этом не сомневалась, но вместе с тем я настолько выложилась, что боялась — не сумею так собраться еще раз. И тут судьи показали оценку 9,8. Им понравилось, что, несмотря на «крушение», я все же сделала упражнение до конца. Это была достаточно высокая оценка, чтобы продолжать бороться за первое место. И, значит, ничего не нужно было повторять…
Как ни странно, я не придала тогда значения случившемуся и тому, что могло со мной произойти. Мои мысли были заняты только оценкой и только тем, как я смогу к следующему снаряду — бревну. Поэтому, узнав, что мне не придется делать вторую попытку на брусьях, я собралась и вовсю тренировалась на бревне. И только когда закончились соревнования, когда я стала абсолютной победительницей розыгрыша Кубка мира и увидела затем свое выступление по телевизору (тот момент, когда рухнули брусья, показывали много раз) — только тогда я, наконец, задумалась над тем, что же могло случиться. Ведь брусья могли упасть, когда я делала стойку на верхней жерди, могли накрыть меня…
На следующий день предстоял розыгрыш Кубка на отдельных снарядах, и мне удалось выиграть все четыре золотые медали — теперь обошлось, к счастью, без крушений. Нет, ни за что я не соглашусь, что Лондон — город туманов. Мне казалось, что все в нем сияло, сверкало, люди были очень приветливы и внимательны, хотя были сыры и разваливались, а я все стояла и стояла, «будто дело не мое»…
Столько лет пролетело. И вот на турнире Игр доброй воли я вспомнила о тех рухнувших брусьях, когда Оксана Омельянчик получила десять баллов за вольные упражнения, а Елена Шушунова за прыжки. Вспомнила потому, что перед этим Оксана упала с брусьев, а Лена с бревна.
Крушение снаряда — это, конечно, редчайшая случайность. Человек падает гораздо чаще. Важно только уметь быстро подняться, забыть про то, что было, и бороться до конца.
More Profiles and Interviews