She once carried the Soviet women’s team to Olympic gold in Mexico City, winning three individual medals, including silver in the all-around. Two years later, as a young mother, she returned to capture four more at the 1970 World Championships in Ljubljana. But after missing the 1972 Olympics, she slipped from public view—spoken of through whispers and cruel clichés about wasted talent. By 1990, Zinaida Voronina was no longer a star on the podium but a worker at a foundry, battling the weight of her past and the fog of alcoholism. And yet, the letter of a fan from Estonia—and her own unyielding resilience—brought her back into the light. In this rare and deeply personal conversation, Voronina speaks with candor about triumph, shame, survival, and the fragile hope of finding her way again.
Fates on the Edge
Zinaida VORONINA: A Withered Flower Comes Back to Life in Spring
I held the letter, turning it over in my hands. Then, with her permission, I read it. A fan from Estonia was begging her for an autograph. It was 1990. Almost twenty-two years had passed since she had carried the women’s gymnastics team on her shoulders to first place at the Olympic Games in Mexico, and seventeen years since we had heard even a scrap of official news about her.
You could write about Zinaida Voronina for the simple reason that she was an Olympic champion. Anyone who has ever approached the gymnastics competition floor knows the titanic effort it takes even to become “just” a Master of Sport. And what then to say of an Olympic medal?
But there’s another reason to write about Zinaida Voronina. There were dark days when alcohol clouded her life. But this fragile woman managed to rise above herself, to defeat her very self. And that, I think, is no easier than victories at the most important competitions.
Finding Voronina was no simple task. She missed our arranged meeting at the Balashikha Foundry and Mechanical Plant, where she now works, and when I appeared at her home, after ten minutes she asked: “Could we put this off until tomorrow? I’m not ready now.” The next day came, and, nervous, I went to her again.
— Zina, why do you dislike us journalists so much?
— It’s not that. You see, I was terribly ashamed. Because what is it that they say? In gymnastics, there were only two washouts: Voronina and Lazakovich. I was afraid — would you believe me, would you speak to me like a person? But now I’m not afraid. Ask away.
In truth, it wasn’t a strict interview. Sometimes I asked her questions, sometimes Zina asked me about her old teammates — her heart ached for them and for her joyful, lively sporting youth. And so, word by word, we slipped into a woman’s conversation about her turbulent, difficult life.
— Less than a year after the Olympics in Mexico, I was expecting Dima. Two weeks after giving birth, I ironed my leotard and slippers and went to the gym. They were waiting for me, of course. But no one knew if I could quickly show results. Within four months, I was back, competing at the USSR Championships and finishing second. I was back on the national team. Then came the World Championships in Ljubljana in 1970. In the all-around, I was overtaken by young Lyuda Tourischeva — I placed third. By the way, I always admired her. Such an amazing capacity for work. If her coach told her, “Ten sets,” she did them all. For me, things came easier — usually by the second or third try, it worked out. I delighted in victories, in the attention of the crowd. I loved the sport, but not fanatically. Not the way Lyuda did. Now, when I look at my medals or at gymnasts walking out to the podium, my heart flutters, but then, what mattered most were my loved ones — my husband and my friends. Later, it turned out that not all friends were truly friends. But then, I was young, naïve.
But never mind. After Ljubljana, Olga Karaseva and I began preparing for the Munich Olympics. Everything was fine, we were making the team, but under one condition — the last trials had to be without falls. And, of course, we fell. I did go to Munich, but only as part of a tourist group from the Komsomol Central Committee. After the Olympics, I realized the younger Lazakovich and Korbut were surpassing us. And as for Tourischeva, there was no catching her. I trained a little longer, but without the old fire. Gradually, I left. I was twenty-seven. I tried coaching, but it didn’t work out. And so it went. I separated from my husband mostly because of my own pride. Later, I regretted it. That’s all.
— Why didn’t coaching work out?
— I was too impatient. I wanted the girls to immediately do what I told them and showed them. And when they didn’t manage, I got nervous, irritated. At that time, I should have worked with a group of masters as a choreographer — my level was high, I could have taught them so much. But they put me in charge of beginners. I couldn’t manage with little ones.
— But you loved gymnastics…
— I loved training and competing. Maybe I simply wasn’t meant to be a coach? Maybe my love of gymnastics has nothing to do with it? I always used to say that when I finished competing, I’d become an ordinary worker. And that’s exactly what happened.
— Zina, don’t you feel bitter?
— About what? That I’m an ordinary laborer? No. The bitterness is different. I gave sport everything I could. But did anyone remember me afterward? Did anyone need me? No one asked how I was, how I lived. If I went into the Sports Committee, they’d say: “Zina, you’re grown up now. Handle it yourself.” And life was very hard for me. But in truth, I blame myself for the way I lived.
— Now they give Olympic pensions.
— I don’t need money! I earn it myself. I work double shifts, and I get a decent wage. My pension will be big — 132 rubles. What I wanted back then was simple human attention, a kind word. Now it’s too late. I’ve stepped away from sport, so let them forget me. Sometimes I even wish no one knew I was an Olympic champion. Just the other day, I was walking along the street. An old grandmother was afraid to cross. I went to help her, and she said: “Zina?! Druzhinina?!” She cried, and I cried — the memories came flooding back.
— Would you like to see your teammates now?
— More than anything! Olechka Karaseva, Larisa Petrik, Natasha Kuchinskaya. But… No, I’m afraid. What if they don’t believe me, don’t understand that my life is normal now? And I’m ashamed. They all did well, they all work respectably. And I went through so much before I learned to live like a normal person. Still… I want to! Back then, we quarreled sometimes, hurt each other. Only now do I understand what a close-knit team we had.
— What work do you do now?
— Foundry work. During casting, molding sand must be fed into the forms. I oversee it. In principle, it’s not complicated. You press the buttons, and that’s it. But if you’re careless, the sand spills, and then you have to shovel it — sometimes an entire truckload.
— But that’s not work for a woman!
— I’m strong enough. If needed, I can carry heavy sacks myself. Sport was no easier.
— Are you satisfied?
— In general, yes. Although… At our plant, there’s a big sports complex. They even have gymnastics. I’d love to take a group. Any kids, even the most talentless. To coach. I want to be closer to sport, to gymnastics.
— Zina, could the old life — not the sporting one, the other — ever return?
— No! Never! It was some kind of madness. Now it’s gone. That’s it. Enough.
I turned the letter over in my hands. Then, with her permission, I read it. A fan from Estonia had remembered Zina Voronina all these years. But we had forgotten her, left her alone with her misfortune. She overcame it herself. Alone. Without our help. I believe that Zina still has everything ahead of her. I believe she will overcome her fear and, with her head held high, walk into the Olimpiysky Sports Complex in spring for the Moskovskie Novosti (Moscow News) tournament. All her old teammates will be there. And she has nothing to be ashamed of — and everything to be proud of. Life goes on.
By N. Kalugina
Sovetsky Sport, February 4, 1990
Судьбы на изломе
Зинаида ВОРОНИНА:
Увядший цветок оживает к весне
Я повертела в руках письмо. Потом с ее разрешения прочла его. Болельщик из Эстонии умолял ее об автографе. На дворе стоял 1990-й. Почти двадцать два года прошло с тех пор, когда она вынесла на своих плечах команду гимнасток на первое место на Олимпийских играх в Мехико, и семнадцать — с тех пор, как мы имели о ней хоть какие-то официальные сведения.
О Зинаиде Ворониной можно писать хотя бы только потому, что она — олимпийская чемпионка. Тот, кто хоть один раз близко подходил к помосту, знает, какой титанический труд требуется даже для того, чтобы стать «просто» мастером спорта. Что уж тут говорить об олимпийской медали?
Но о Зинаиде Ворониной надо писать еще и по другой причине. Были в ее жизни страшные дни, когда глаза застилал алкогольный туман. Но эта хрупкая женщина сумела встать над собой, победить самое себя. А это, думаю, не легче побед на самых ответственных соревнованиях.
Найти Воронину оказалось делом непростым. На назначенную встречу на Балашихинском литейно-механическом заводе, где она сейчас работает, Зинаида не пришла, а когда я появилась у нее дома, через десять минут попросила: «А можно, мы на завтра все перенесем? Я сейчас не готова». Пришел следующий день, и я, волнуясь, отправилась к ней.
— Зина, за что вы нас, журналистов, так не любите?
— Дело не в этом. Понимаете, мне было страшно стыдно. Ведь как говорят — в гимнастике только две непутевые — Воронина и Лазакович. Вот я и боялась, поверите ли вы мне, станете ли по-человечески разговаривать. А теперь не боюсь. Спрашивайте.
По правде говоря, это не было интервью в чистом виде. О чем-то спрашивала я, о подругах по команде расспрашивала Зина — истосковалось ее сердце по ним и по веселой спортивной юности. И так, цепляясь слово за слово, потянулся женский разговор о нелегкой, шебутной ее жизни.
— Года не прошло после Олимпиады в Мехико, я ждала Димку. Через две недели после родов нагладила купальник, тапочки и пошла на тренировку. Меня, конечно же, ждали. Но то, что я смогу быстро показать результат, никто не знал. А я уже месяца через четыре выступала на чемпионате Союза и заняла там второе место. Снова вернулась в сборную. Потом поехала на чемпионат мира в Любляну. Это было в семидесятом. Там меня в многоборье обошла молодая Люда Турищева. Я стала третьей. Кстати, я ею всегда восхищалась. Удивительная трудоспособность. Ей тренер говорил: «Десять подходов». Так она все делала. Мне-то самой все давалось легче — со второго-третьего раза получалось. Радовалась победам, вниманию зрителей. Любила спорт, но не фанатически. Не так, как Люда. Это сейчас, когда смотрю на свои медали или на то, как гимнастки на помост выходят, сердце вздрагивает. А тогда на первом месте были любимый человек — муж и друзья. Это потом выяснилось, что не все друзья друзьями были, а тогда молодая была, глупая.
Ну да ладно. После Любляны мы с Ольгой Карасевой стали готовиться к Олимпиаде в Мюнхене. Все было неплохо, в команду мы попадали, но при одном условии — последние прикидки должны были пройти без падений. И, конечно, попадали. В Мюнхен я, правда, поехала, но в составе тургруппы от ЦК ВЛКСМ. Вот после Олимпийских игр я почувствовала — обходят нас молодые Лазакович и Корбут. А уж о Турищевой и говорить нечего. Еще немного потренировалась, но без прежнего энтузиазма. И постепенно ушла. Было мне двадцать семь. Попыталась поработать тренером — не получилось. Ну и пошло-поехало. С мужем разошлась в общем-то из-за своей гордыни. Потом жалела. Ну вот и все.
— А почему тренером не получилось?
— Нетерпеливая я. Хотела, чтобы девочки сразу выполняли то, что я скажу и покажу. А когда у них не получалось, нервничала, раздражалась. Мне бы тогда с группой мастеров поработать хореографом — уровень-то у меня был высокий, многому могла научить. А меня на набор поставили. Не смогла с малышами.
— Но гимнастику вы любили…
Любила тренироваться и выступать. А может, я не тренер по призванию? И любовь к гимнастике тут ни при чем? Я всегда говорила, что, закончив выступать, стану простой рабочей. Так оно и получилось.
— Зина, не обидно?
— Что? Что я — простая работяга? Нет. Обидно другое. Вот я отдала спорту все, что смогла. А обо мне хоть кто-нибудь потом вспомнил? Хоть кому-нибудь я была нужна? Никто не поинтересовался, как я себя чувствую, как живу. А если я заходила в Спорткомитет, то мне говорили: «Зина, ты теперь взрослая. Давай сама». А жилось мне ой как непросто. Но в жизни такой своей, правда, виновата я сама.
— Сейчас дают олимпийские пенсии.
Да не деньги мне нужны! Деньги я сама заработаю. Вкалываю по две смены, получаю неплохо. И пенсия у меня будет большая — 132 рубля. Понимаете, тогда хотелось простого человеческого внимания, доброго слова. А сейчас уж ладно. Я отошла от спорта, и пусть меня забудут. Иногда даже хочется, чтобы никто не знал, что я олимпийская чемпионка. А то вот недавно иду по улице, стоит старенькая бабушка — перейти боится. Я к ней подошла помочь, а она мне: «Зина?! Дружинина?!». Она плачет, и я плачу — воспоминания нахлынули.
— А вы бы сейчас хотели увидеть подруг по команде?
— Еще как! И Олечку Карасеву, и Ларису Петрик, и Наташу Кучинскую. Но… Нет, боюсь. Вдруг они мне не поверят, не поймут, что у меня жизнь стала нормальная. Да и стыдно. У них все сложилось, работают хорошо. А я сколько всего прошла перед тем, как жить по-человечески научилась. Хотя… Очень хочу! Раньше вроде и ссорились, и обижались друг на друга. А я только теперь поняла, какая дружная у нас была команда.
— Что у вас сейчас за работа?
Земледел. Во время литья на формовку должна подаваться земля. Вот за этим процессом я и слежу. В принципе работа несложная. Нажимай себе кнопки — и все. Но зазеваешься, земля посыплется, вот тогда приходится ее лопатой перекидывать. Иногда целую машину.
— Но это же не для женщины!
Да я выносливая. Надо, я и тяжелые тюки могу на себе таскать. В спорте было не легче.
— Вы довольны?
В общем-то — да. Хотя… У нас на заводе спорткомплекс большой. Есть там и гимнастика. Мне бы группку набрать. Любых малышей, пусть даже самых бесталанных. Потренировать. Хочется быть поближе к спорту, к гимнастике.
— Зина, а прошлое, не спортивное, а другое, вернуться не может?
Нет! Ни за что! Это было какое-то наваждение. Теперь оно прошло. Все. Хватит.
Я повертела в руках письмо. Потом с ее разрешения прочла его. Болельщик из Эстонии все эти годы помнил Зину Воронину. А мы забыли ее, оставив наедине с несчастьем. Она одна преодолела его. Одна. Без нашей помощи. Я верю, что у Зины все еще впереди. Верю, что она преодолеет свой страх и с гордо поднятой головой весной войдет в спорткомплекс «Олимпийский» на турнир «Московские новости». Там соберутся все ее подруги. А ей нечего стыдиться и есть чем гордиться, жизнь продолжается.
Н. КАЛУГИНА
More Interviews and Profiles